Vласть совместно с Archcode Almaty начинает серию познавательных лекций об архитектуре. Тема нашей первой лекции: «Почему Вознесенский Кафедральный собор устоял при землетрясении 1911 года. Реконструкция собора, его инженерные и архитектурные особенности».
Лектор: Алмас Ордабаев, архитектор, дизайнер, доктор философии по архитектуре, в 1972 году занимался первой реконструкцией Вознесенского Кафедрального собора.
Полная расшифровка лекции:
— Я думаю, что Вознесенский Кафедральный собор Верного, нынешнего Алматы, это действительно не только знаменитое здание того периода, но даже и нашего периода. Много факторов говорят об этом. И градостроительный, и в какой-то степени архитектурный, а самое главное, конечно, что в инженерном плане это совершенно уникальнейшее произведение архитектурно-строительного искусства, которое достойно быть отмеченным на мировом уровне. Кстати, я точно эти данные искал, но не нашел, но у многих авторов я встречал такую информацию, что наш Кафедральный собор — второе по высоте здание в мире деревянное, а первое находится в Канаде, и построено оно тоже нашими бывшими соотечественниками — украинцами, но то здание построено в несейсмической зоне. Поэтому здание наше уникальное. Чуть-чуть об истории строительства этого собора. С тех пор как епископство Туркестанского края из Ташкента переехало в Верный, появилась потребность в сооружении кафедрального собора. И эта тема рассматривалась очень долго. Ко времени сильного верненского землетрясения 1887 года, он, Кафедральный собор, не был построен. Это землетрясение дало совершенно уникальный опыт для строителей города, и привело к тому, что тогда стало понятно — каменные здания строить нельзя. Потому что каменные здания выше одного этажа все были разрушены, да даже одноэтажные плохо себя повели. Причем очень хорошо себя повели все деревянные здания. И было понятно, что придется собор делать все-таки из дерева. Но это действительно усложнило ситуацию. Потому что в истории строительства церквей в России примеров, кроме вот старых, все вы знаете Кижи и еще целый ряд деревянных церквей в Новгородской, Вологодской, в северных областях России, мы не видим. Но те объекты небольшие, они, можно сказать, местечкового масштаба, и на Кафедральный собор, на здание такой высоты, такого объема, конечно, не могли потянуть.
И встала проблема: каким образом его проектировать? Давайте посмотрим один из проектов, который был сделан архитектором Гурдэ.
Здесь видно, что тут была еще вероятно попытка каким-то образом или сделать кирпичный собор, потому что это явно каменная архитектура, или попытка в дереве каким-то образом повторить вот эти каменные традиции, причем идущие здесь из Византии. По этому проекту понятно, что он как раз соответствовал тому времени, когда была провозглашена вот та знаменитая триада о православии, народности и самодержавии. В архитектуре это отразилось тем, что зодчие обратились как бы к истокам церковной российской архитектуры, то есть к Византии. И византийское внимание здесь как раз очень видно. Ну, кстати, можно еще вспомнить по сему случаю, поскольку наш Гурдэ был француз, примерно в то время строилось и было закончено сооружение парижской большой церкви, собора Сакре-Кёр, это тот редкий случай, когда в западной Европе были воплощены традиции Византийской архитектуры. Поэтому какое-то влияние Сакре-Кёр оказала на нашего этого Поля Гурдэ. После того, наверное, даны были задания и другим группам архитекторов.
Видно на экране текст? Можно прочитать? Подчеркнуто красным – строительный отдел. Это тот строительный областной отдел, в котором работал и наш зодчий, или архитектор, но на самом деле инженер областного отдела, Андрей Зенков. И там по тексту можно прочитать, что они очень долго тянули с вот этой работой. А результата не было. Короче говоря, задание, которое получил Гурдэ разработать, этот Кафедральный собор, но в содружестве с этим строительным отделом, Гурдэ отверг. По тексту видно, что у них к тому времени сложились неприязненные отношения. Краевед Неля Букетова, она занималась очень много этими вопросами, изучив большие объёмы материалов в архиве, она считает, что, в общем-то, для этого были основания. Короче говоря, Гурдэ никак не захотел работать вместе с Зенковым. Поэтому обратились к архитекторам из центра, из Москвы и Питера. И вот появились фамилии Тропаревский и Борисоглебский. Дальше идет история достаточно запутанная. Но в любом случае, получается так, что в итоге строительную часть, то есть реальное воплощение этого проекта должен был проводить Зенков. И тут нужно сказать о том, кто такой Андрей Зенков.
Фотография из Центрального государственного архива кинофотодокументов
Он инженер, он действительно получил высшее инженерное образование, он окончил Николаевское инженерное училище, основанное где-то в середине XIX века, которое в советское время стало Ленинградским инженерно-строительным институтом. Эту школу я тоже кончал, кстати. Так что у меня есть некая связь с Зенковым. И вот будучи инженером, он вел после того разрушительного землетрясения практически все крупнейшие стройки. И даже в тех случаях, когда авторство архитектурное точно принадлежит Гурдэ, то Гурдэ, как архитектор и более художник, вероятно вот эти детали особых сложностей сейсмостойкого строительства, возможно, даже и не знал. А строил по его чертежам, может быть, по его проектам, Зенков. И, может быть, тогда у них могли возникнуть… Представьте себе ситуацию в Верном, — XIX век, это глубочайшая провинция, не хватает огромного количества материалов, которые мог в своих проектах заложить Гурдэ. Железной дороги сюда нет, обозами вести там какой-то хороший отделочный материал невозможно, и вероятно, в процессе вот этой реализации приходилось заменять. Я это прекрасно, как действующий архитектор, знаю. Даже в наших, советских условиях, вроде был гораздо больший выбор материалов, но у нас всегда были достаточно сложные взаимоотношения между строителями и архитекторами. Если строитель по-человечески вместе с тобой решает эту проблему – замену материалов, изменение конструкции арки, это еще можно понять и решить, но довольно часто строитель это делает, не ставя в известность архитектора. Ну вот так могли возникнуть противоречия. Ну и вторая причина, которую тоже нельзя отбрасывать — город маленький, заказов мало, ну и конкуренция, понятно, да. В общем-то не будем дальше гадать, будем говорить о нашем соборе.
Получив хорошее, настоящее, европейское образование, Зенков получил сведения не только о строительстве современных больших зданий, он получил еще достаточно хорошие практические знания там уже, как я уже упомянул, из области деревянного зодчества. Северная часть России, близость Финляндии, если кто бывал в Питере или в Финляндии, знают, как много там прекрасных красивых деревянных зданий. Потом даже чуть позже уже того времени, когда там учился Зенков, в Питере появилось целое направление деревянного модерна. Модерн — это первый был стиль, который радикально распростился со старыми классическими стилями, и он вносил много новых интересных изменений, учитывая свойства и качества материалов. Модерн впервые использовал стальные конструкции, железобетонные конструкции, а в северной Европе еще и дерево. Так что и этому Зенков мог научиться.
Мы, в свое время, когда начали реставрацию этого собора, ходили в архивы, писали объявления в газетах, чтобы старые верненцы несли фотографии, у нас совершенно не было ни малейшего представления о том, каковы были интерьеры. Странно, такое чудо не сохранилось к тому времени, когда мы начали работать, ни одной фотографии интерьеров. Ну, начали эту реставрацию в связи с чем? Было построено здание исторического нашего музея, и из Кафедрального собора вся экспозиция уехала. Ну и уже тогда, в Минкульте, это все подчинялось Минкульту, родились идеи сделать какой-то концертный зал. Это старая советская традиция — если архитектура более-менее приличная, если там хорошая акустика, то почему бы не сделать концертный зал, дескать сказать: мы не такие варвары – коммунисты, мы не ломаем храмы, не будем вспоминать, что мы делали в 20-30-е годы. Храмы мы не ломаем, а возвращаем в лоно культуры.
Ну и надо было просто его подремонтировать под этот концертный зал. Никто не думал, что состояние этого собора просто катастрофическое. Мы поставили леса… Кстати, одна деталь еще очень интересная. Работы назывались реставрационные, потому что они были переданы в научно-реставрационные мастерские министерства культуры КазССР, поэтому по всем бумагам это шло как реставрация. А вообще-то это просто должен был быть ремонт, чтобы туда въехали какие-то музыкальные коллективы и т.д. Поэтому особых, сложных, дорогостоящих, длительных обмеров, исследований, просто не предназначалось.
Сделали леса, чтобы ободрать старую штукатурку, чтобы сделать новую. С обмерами тоже особенно не заморачивались. Кстати, к тому времени в Советском Союзе впервые появились фотограмметрические обмеры, которые на западе были уже давно. То есть при помощи аппаратов, приборов, можно было сделать целый ряд фотографий и т.д, и сделать по ним обмеры. Эти обмеры были сделаны москвичами. То есть мы уже работали по этим чертежам, и, грубо говоря, архитекторы наши высчитывали площадь всех поверхностей, чтобы сделать смету расходную. Сколько на штукатурку денег нужно, сколько на покраску, что заменить в полах и т.д. ну и когда сделали леса, я решил все-таки посмотреть, потому что на одну вещь я обратил внимание, которая мне внушала сомнение: входящие углы, это внутренние углы здания, не наружные, а входящие, вот отсюда, там как раз штукатурка плохо сохранилась, и какие-то были подозрительные потеки, рыже-грязные такие, которые говорили о том, что это не вода сверху красит, а что-то такое происходит. Я забрался на леса и где-то в районе углов ножичком так легонько убрал, штукатурка просто сама отпала, дранка, по которой делалась штукатурка, она давно сгнила, и я решил проверить, насколько в само вот это тело стены, брус, глубоко гниль проникла. Я когда начал чуть-чуть скоблить, вдруг моя рука оказалась внутри собора. То есть это вообще полностью прогнили брусья, причем в самых сложных местах, где они друг с другом стыковались. А сейсмические нагрузки как раз приходятся на эти углы. Именно на входящие углы. Я вообще в шоке, быстренько спускаюсь с лесов, докладывать некому абсолютно, я был как раз тогда начальником этого отдела охраны памятников и изо искусств, министр наш филолог абсолютный (стучит по дереву – прим V), ну буду называть его фамилию. То есть говорить абсолютно не с кем в министерстве. Я тут я в первый раз, точнее во второй раз вспомнил вскользь брошенную фразу Димаша Ахмедовича Кунаева, когда он меня назначал туда, в связи с собором Ходжи Ахмеда Ясави, он так сказал: «Чтобы меньше дураков над тобой было». Ну, в Госстрой. Там-то мои коллеги-архитекторы, строители: вот такая ситуация. И там уже эти агашки позвонили, слушайте, два-три балла, которые у нас в Алма-Ате бывают чуть ли не каждый месяц, а четыре у нас может быть буквально два раза в год, и если вот это будет сейчас, то весь ваш собор просто рухнет. Кончай эти исследования, сразу выдавай средства, деньги, замена брусьев, в темпе, быстро и так далее. Вот такое мы сделали, и теперь вернемся к тому, что сделал Зенков. Я уже говорил, что куда не пойдешь, каждый раз удивляешься продуманности, тщательности, остроумию всех-всех решений. Ну, начнем вот с того, с самого яркого, с самого потрясающего. Покажите нам перекрытия над главным пространством собора.
Вот видите, это пространство под большим куполом. Вот какое должно быть в церквях, во всех европейских церквях, и в очень малом количестве русских церквей. Ну, в связи с тем, что были разного рода сложности, и вернемся к нашим. Так вот, в условиях сейсмической сильной нагрузки вот такой вот купол, истинный, подлинный купол, Зенков просто не мог сделать. Он понимал, что это просто невозможно, потому что не может быть никогда. Дело в том, что чем выше поднимаются конструкции, тем больше сейсмических нагрузок, чем выше отрывается от земли, тем больше вертикальная нагрузка, чтобы сломать. И вот если это здание не имеет горизонтальных, так называемых, дисков жесткости, то оно просто обречено на разрушение.
Фотография Виктора Магдеева
Поэтому он вводит плоское перекрытие из балок, вот видите. И вот посмотрите, главные балки, перекрестия самых больших посередине, от окон балок, и вот дальше я хочу показать, что сделал Зенков с самим куполом. Поехали дальше, через эти интерьеры. И вот над этим перекрестием стоит вертикальный брус, который идет в самую вершину вот этого большого купола.
Фотография Алмаса Ордабаева
И вот этот брус до перекрестия этих балок не доходит. А там вместо деревянного этого массива с четырёх сторон этот брус, и толстые, толщиной примерно где-то 9-12 миллиметров стальные полосы идут к этому перекрестию. Для чего это сделано? В случае колебаний самых верхних и самых сильных колеблющихся элементов, вот этот купол будет гибко качаться вот над этим перекрестием. Это то самое блестящее изобретение Зенкова. Именно поэтому все эти кресты над куполами вместе с самими куполами и шатрами, сохранились.
Вот здесь, на картинке, подробно показаны детали, эти пластины, которые идут… А дальше, если посмотрите, к балкам ведут стальные, ну толщиной примерно около полутора сантиметров, тяжи. То есть этот купол еще и притянут к этим балкам. То есть вот тот разговор о том, что собор весь сделан без единого гвоздя, ну, это не надо смеяться над верненцами, потому что во всем мире вот такое все говорят: что наш собор без единого гвоздя. На территории России обычно, там, где сохранилась народная традиция делать, собирать свои хаты, часто бывает и в два этажа, в чашку или в лапу — когда вырезается выемка и вот бревно на бревно вот так собирается. Вот это получается своеобразный замок.
Фотография Алмаса Ордабаева
Здесь же у нас естественная, обычная, нормальная европейская система сооружения. Каркас есть, но он не так сложившийся, а просто вставленные вертикальные брусья. Потом это не бревна, это брус. Брус сделан из тянь-шаньской ели. Дело в том, что ко времени строительства этого собора уже сложилась традиция где-то, наверное, на протяжении 30, может 40 лет делали верненцы дома из этого дерева, и можно было понять, что в принципе, эта ель ведет себя хорошо, не гниет. Тому, наверное, способствует и достаточно сухой климат. Дело в том, что ель в северной России, даже в средних полосах, для строительства не годится. Там она начинает быстро загнивать. А вот в условиях нашего сухого климата, тянь-шаньская ель ведет себя совершенно прекрасно. Но Зенков еще и более того себя обезопасил. Он все-таки решил подстраховаться, и сделал прекрасную, замечательную систему вентиляции.
Фотография Виктора Магдеева
Так вот, это же несущие колонны. В принципе, на стены, сделанные из бруса, часть нагрузки все-таки приходится. Но основная нагрузка от куполов, от центральной части здания, как раз приходится на колонны. И вот их «здоровье» было очень важной частью и мы решили их проверить. Колонны представляли собой четыре мощных бруса по углам, ну а в середине там выступающее – это просто декорация. И внутри этих брусьев оставалась большая такая, широкая полость, по площади больше даже чем примерно полтора или два сечения этого бруса. Зачем? Когда мы все это открыли, посмотрели, то увидели, что к каждой колонне снаружи, под полом, шли вентиляционные каналы. И они поднимались внутри колонны, то есть это была постоянная вентиляция. Более того, на крыше они, соединив системы отопления, имели выходы, чтобы вентиляция постоянно работала. Когда мы ободрали эту штукатурку, то были потрясены: идеальной сохранности отесанный брус, как будто вчера срубленный, сделанный, отесанный, — светлый, чистый, ни букашки, ни таракашки, ни гнили, ничего. Вот эти каналы дали еще дополнительную возможность сохранения вот этих вещей. А тут надо опять вспомнить: почему же внутренние углы прогнили? Неужели об этом не подумал Зенков? Да нет, конечно, он, безусловно, об этом думал. Там была довольно сложная система водосточных труб. Там надо точно и хорошо рассчитать диаметр водосточной трубы. Дело в том, что у нас в начале зимы и в конце зимы, а иногда и среди зимы бывает так, что в течение дня плюс может меняться на минус. Вода течет, потом она может в этих водосточных трубах превратиться в сплошную ледышку, и уже вода по каналу не течет. Поэтому кто делает современные частные дома, знают, что сейчас есть система электропрогрева. Поэтому наши архитекторы сейчас не думают, какого диаметра сечения, вставляется прогрев, и все в порядке. А тогда Зенков не мог себе этого позволить. И вот они тщательно продумали эту систему, и действительно она работала. В советское время, когда система устарела, чтобы она не морочила голову, ее просто ободрали, и вода текла прямо по штукатурке. Даже водометы не были сделаны.
Фотография из Центрального государственного архива кинофотодокументов
Ну что удивляться, я только один пример скажу. До 1929 года собор работал, а вот в 30-е годы, когда туда переехал музей, директором музея назначили одну даму, не буду ее называть, которая видела Ленина, будучи маленькой девочкой. Ну, это такая индульгенция, просто потрясающе! Абсолютно безграмотная, — ни исторически, ни краеведчески. Член партии. Так вот, один пример. Может быть, кто в курсе, Красной Армии удалось захватить казну бухарского эмира, которую он пытался переправить в Иран. Это было огромное количество замечательных, прекрасных драгоценных вещей. Оружие, посуда, монеты, и одежда, и т.д. Тогда решали, что с этим сокровищем делать. И Москва распределила между тремя музеями, что-то в Ташкент, что-то было увезено в музей восточных искусств в Москву, что-то досталось, кажется, Эрмитажу и Кунсткамере, точно не помню. И довольно крупная часть этих сокровищ попала в наш музей. В 30-е, 40-е, 50-е и даже в 60-е годы, она очень долго была директрисой, уже была совсем выжившая из ума, разные делегации из разных стран приезжали, и надо было им делать подарки, и вот эти сокровища эмира бухарского шли на подарки. Еще маленькая деталь по поводу этого музея. Оказывается, после того, как прикрыли музей антирелигиозный, там стал музей просто краеведческий. И вот эту всякую агитационную фигню, глупости, забросили на чердак большого купола. И среди экспонатов, которые говорили о том, до какой глупости доходили дикие, религиозные люди разных стран и народов, в стремлении скармливать опиум для народа, там была гипсовая копия в масштабе 1 к 1, замечательной бенинской скульптуры, правителя бенинского. И приклеена табличка была: «Идол, которому поклонялись необразованные негры». Вот таков был музей.
Фотография из Центрального государственного архива кинофотодокументов
Они совершенно не работали над его сохранностью, более того, оказывается, сам Зенков для этого музея сделал, спроектировал и построил, конечно, потому что строитель он замечательный, второй этаж. Сейчас его нет. В процессе нашей реставрации мы потихонечку так сказать, и реставрировали, возвращали старый вид, постепенно его разбирали, и выбрасывали ненужные вещи. И опять-таки мы были свидетелями того, как остроумно, стараясь не слишком изуродовать, испортить свое детище, вставил второй этаж Зенков. И одна такая замечательная вещь была. Когда мы убирали лишний этаж, соответственно убирали все: и то, что было под потолком этого этажа. Мы сняли розетки, которые должны были быть под лампочки, потому что уже было электричество, когда музей был сделан. И я так посмотрел: думаю, что она такая легкая? Оказалось, что она сделана из папье-маше, слоем примерно где-то 3-4 максимум миллиметра. К потолку она была приклеена и выглядела как великолепная, гипсовая розетка. Оказывается, все, вплоть до таких деталей, продумывал Зенков. Дело в том, что было бы проще и дешевле отлить из гипса, но гипс – это лишний вес. Наверху лишний вес – это лишняя нагрузка, и лишнее усилие, которое будет ломать здание при землетрясении. Поэтому он и сделал из папье-маше. Это вообще потрясающе. Мы розетку, которая для этого здания уже не нужна была, потому что была плохого состояния, в тазике размочили. Классическое папье маше — это бумажная масса, которая мелко изрублена, а там были довольно широкие листы, иногда шириной в половину ладони. И мы могли увидеть на некоторых газетах даже даты, когда это папье-маше было сделано. Вот совершенно потрясающая вещь. Еще пару слов о том, насколько он остроумен и блестящ как инженер, и насколько это здание пронизано металлом. Наружные стены, кроме вот этих вот каркасов, сделаны из брусьев. Брусья, естественно, идут горизонтально, каждый брус, отесанный, квадратного сечения. Брус примерно сечением 30 на 30. Вот пачки брусьев по пять штук представляли собой единый как бы блок или панель, если говорить о нашем современном строительстве, которые были пронизаны в двух местах на колокольне, потому что там размер небольшой, а там, где станы шире, в трех местах пронизаны нагелем. То такое нагель? Это вот сечением примерно в один сантиметр, стальной стержень, который снизу закреплен шляпкой, а сверху на нагеле сделана резьба и на резьбу накручивалась гайка. Дело в том, что Зенков примерно рассчитал, насколько каждый этот блок должен усесть в результате дальнейшего высыхания. Ждать 20 лет, чтобы начать строить из тянь-шаньской ели, у них возможности не было, и в дело шло дерево вероятно с выдержкой не больше 3-4 лет. И он понимал, что дальше еще будет высыхание какое-то. И вот он просчитал, я просто был потрясен — он рассчитал с точностью почти до миллиметра. Осталось еще 3-4 миллиметра. То есть осадка к нашему времени закончилась, и он точно ее рассчитал. Экономно расходовал сталь и т.д. Ну, так: идет панель, потом идет следующая панель, но она же может болтаться, так вот следующая панель к этой тоже брусьями схвачена. Верхний ряд этих брусьев уже начинался для того, чтобы зацепить следующий ряд. Я честно говорю – мне бы это в голову не пришло! Так это проработать детально. Ну и еще одна деталь. Покажите старую картинку, Вот здесь видно – первый этаж, вероятно, это фотография из книги, которая вышла в 1914 году, ну возможно, фотография сделана в 1913 году. Видно, что первый этаж, я не могу понять, но возможно, он оштукатурен. А дальше там даже видны горизонтальные ряды — штукатурки нет.
Почему? Потому что ждали, когда эта усадка, о которой я говорил, должна произойти окончательно. А штукатурка как делалась по всем нашим верненским зданиям, включая наш собор? Прямо на эти брусья диагонально, вот такой сеточкой, с ячейкой примерно 10 на 10, набивалась так называемая дрань толщиной два, три, четыре миллиметра. Вот такая щипа делалась из этой же ели или из сосны. И вот она ленточкой вот так по диагонали набивалась, эта дрань как раз и позволяла этой штукатурке прицепиться, потому что не к чему штукатурке цепляться. И вот поскольку эта дрань прибивалась гвоздиками, даже на эту штукатурку там пуды гвоздей пошли. И если бы эта усадка не закончилась, и не сделали штукатурку по драни, она бы потом выпучивалась бы и слетала. Еще что интересно — это то, что Зенков получил уже в Питере, конечно: с уверенностью на 90% можно сказать, что впервые в Верном были сделаны железобетонные фундаменты.
Про цвет куполов. Когда мы делали эту реставрацию, наши ребята залезали туда, примерно 50% металла с куполов и с шатра колокольни там остались родные. Стыки этих железных полос были перекрыты полоской, и там, за накладками, конечно же, должна была, я думал, сохраниться краска. И когда мы это все расчищали, мы расцветку каждого вот этого квадратика нашли и в первую нашу покраску сделали так, как это было раньше. За нынешнюю я не ручаюсь, но, похоже, что они по нашим следам шли. О последней реставрации. Отец Александр Суворов, я с ним имел несколько встреч, я говорил с ним, и он был недоволен, что делали без специалистов и у них там проблемы какие-то есть. Он говорит, что трест какой-то раздается и скрип – когда ветер сильно поднимается. И где-то в каких-то местах запах гнилостный. И где-то уже года три мы с ним то по телефону, то так разговариваем, но не получается. То ли денег он не может выбить, то ли еще что-то.
Это, конечно, памятник. Памятник республиканского значения. Хотя, конечно, им надо обращаться к профессионалам, потому что я помню, когда они впервые въехали, и сделали росписи там были ну совершенно чудовищные по стилю, даже по содержанию совершенно безобразные. Но что говорить, если в России РПЦ, ну все вы знаете, да… не самые лучшие времена переживает, то наши-то ребята более спокойные и более нормальные, я думаю.
Еще о чем. Я заикнулся об интерьерах, мы ничего не нашли. И все время: «Хлудов, Хлудов расписал». Ну, какая-то общая фраза, которая исходит в основном от наших искусствоведов. Хлудов получил соответствующее образование. По-моему, их раньше на Руси называли «богомазы», такого типа училище он закончил. Ну, конечно, все он не мог сделать. Вы же видели его работы? Ничего плохого о нем не могу сказать, он замечательный этнограф, трудолюбивый, честный, он сохранил настолько громадный иллюстративный материал по этнографии казахов, по каким-то обрядам, обычаям, которые уже забыты, которые никто не знает. Но художник он был посредственный. И, конечно, всего этого объема ему поручить не могли. Вероятно, что-то он сделал.
А плитка, она из знаменитого города немецкого Kachel, отсюда, кстати, русское слово кафель. Вот эта традиция керамической плитки, такого супер качества, идет чуть ли не с позднего Средневековья в этом Кахле. И вот она приехала к нам из города Кахля, и на каждой плиточке сзади прямо напечатано: Кахль. Особенность этого кафеля совершенно потрясающая. Церковь – это же место, куда ходят тысячи людей. А в тех местах, где они проходят, там стираемость должна быть очень большая. А если вы помните, там же довольно сложный узор, разноцветный. И вот цвет этого узора внутрь плитки проходит на 3-4 миллиметра, не меняя своей конфигурации. Это очень сложная плитка. Настоящий Кахль. Кафель повел себя лучше гранита. Кстати, наш алматинский гранит, который верненские мастера ставили на ступеньки перед зданиями, ну и ступеньки тоже перед Кафедральным собором, это не тот, который выломан в горах, это очень хорошего качества гранит, мелкозернистый. Он не раскалывается при жаре. Это гранит, который добывают из валунов, вынесенных селем.